Can you hear the silence?
Can you see the dark?
Can you fix the broken?
Can you feel...can you feel my heart?
Дин Винчестер прекрасно знает: у каждой эмоции есть свой цвет. И не только цвет, но и вкус. Зависть, к примеру, желта, как шкура старой болотной жабы, которой осталось жить считанные секунды до того, как всё закончится и померкнет, завершая свой жизненный цикл. А на вкус она, скорее всего, кисловатая. Потому что завидуя, люди морщатся и кривят лицо, желая заполучить что-то у своего оппонента с огромной силой. День за днём она травит своего хозяина медленно, но упорно, не давая покоя, словно напоминает о том, что скоро исчезнет, желая подтолкнуть человека на те или иные эмоции, на те или иные неоправданные действия. У печали цвет тёмно-тёмно-синий. Ведь ночи никогда не встретиться с закатившимся солнцем, а потому она грустна и укрывается синевой, будто японское дорогое кимоно из нежнейшего шелка. И скорее всего грусть пресная на вкус, словно морского кальмара жевать - нейтрально. И вроде бы грустно и в тоже время так пресно. Восторг ослепляет вспышкой – белый, не оставляющий места теням сомнений, застилающий глаза золотистым изумлением, перемешанный с коктейлем чувств, ощущений. И на языке он горчит, прежде обжигая. Чем-то напоминает только что открытый виски, который ещё не успел выветриться и ошпаривает нутро самым центром своего градуса.
Гнев течет по венам, обычно, густым багрянцем, закипая быстро, застилая глаза кровавым туманом противоречий, спорных доводов, крикливых вспышек ярости. Любая агрессивная эмоция, отдает кровавым оттенком, как ты не крути. А ещё гнев имеет привкус солоноватой и вязкой крови, вставая поперёк горла в любой момент, когда хочется повторить попытку дышать. Тогда было душно, больно, в висках набатом закипала ярость, потому что Дин Винчестер не любит, когда его недооценивают, даже будучи прижатым к стене душного завода и избитого до полусмерти мерзкими руками Метатрона. Кто сказал, что игрушками Бога, как обычно людей называли с презрением ангелы, можно в действительности управлять так как пожелается? Неужели, всё это время данным низковатым выскочкам в роли самостоятельно найденного писаря Божьего попадались жалкие, никчёмные, слабые людишки? Глупо это судить по одной только партии, потому что там где выгнивает с одной стороны, ещё не факт, что другая червивая. Другая быть может даст достойный отпор, несмотря на то, что шансы далеко не равны. Гнев и бессилие вместе образуют вязкий кисель, от чего-то думается, что желудок больше никогда не сможет принимать пищу и вот-вот выскочит с кровавой слюной наружу целиком, заставив попрощаться брюнета с утренним завтраком.
А ведь там были бургеры с беконом и да пожирнее, как заказывал на завтрак мужчина, был вишневый и свежий пирог, отдающий последними кофейными нотками, запитый наспех перед очередной долгой поездкой. Неужели, он больше никогда не сможет наслаждаться этими кулинарными шедеврами? Неужели, если не возьмет в ладонь Первый Клинок, он перестанет дышать и больше никогда не посмотрит на мир с улыбкой? Глаза, наверняка, после этого небесного урода залепит шариками крови, потому что капилляры вот-вот не выдержат от напряжения и лопнут, оросив всё помещение по кругу танцем крови и смерти, который так жаждал эгоистичный Метатрон, не желая видеть другой разворот событий в его очередной дописанной главе. А уши, пожалуй, взорвутся от звонящих в них колоколах. Дин Винчестер никогда бы не подумал, что будет умирать с музыкой в ушах от рук чёртового ангела, которого, он с полной уверенностью думал, ему удастся одолеть. Он вообще никогда бы не подумал, что не сможет подняться с холодного пола здешних мест, видя как собирается горячая кровь от уголка собственных губ и стекает по подбородку вниз неровной тёмной линией, дергаясь и ломясь каждый раз, когда он не сдаваясь, продолжал стоять на своём и мысленно проклинал тот день, когда познакомился с ангелами и узнал о них чуть больше, чем пишут в детских и божественных книгах и другой литературе, покоряя умы и сердца читателей всеми красками мифического мира во всей вселенной. Он будет проклинать всё это до последнего удара шумного сердца и последнего мутного взгляда в сторону уже несущегося на всех порах к нему брата, пытаясь поднять руку с самым грозным оружием на внезапно оказавшегося рядом Метатрона. Тот скалится и прокручивает в руках сверкнувшую сталь ангельского клинка. Дин с трудом сжимает не дрогнувшими пальцами Клинок и не успевает нанести последний удар - за него это делает небесный урод, пронзая острием самый центр груди. Охотник наконец-то широко распахивает глаза и судорожно вздыхает от пронизывающей насквозь всё тело боли, которая станет едва ли не последней, что он мог чувствовать в своей человеческой и такой недолгой жизни. Лёд метала впивается в раскаленное сердце и пожирает всю жизнь по крупицам, даже когда писарь Божий поспешно вынимает его из груди, удостоверившись в том, что своё темное дело он доделал.
Can you help the hopeless?
Well, I'm begging on my knees,
Can you save my busted soul?
Will you wait for me?
Так ведь не должно было случиться, верно? Хотя умереть, фактически плюнув представителю Небес в лицо собственной спекшейся кровью, не изменив своего стратегического плана - достойно. Но жить всё-таки лучше. Метка Каина, видимо, тоже так считала. Дин падает на грязный заводской пол и смотрит перед собой немигающим взглядом, слыша удаляющееся приближение брата. Метатрон ликует, счастливо разводя руки в стороны и как только отчаянный младший брат пытается добить ублюдка свершившего по его мнению правосудие тот исчезает, оставляя за собой последние минуты жизни с Сэмом. Брат просит забыть его о Метке, о том что так будет лучше, поднимает фактически насильно, прижимая носовой платок к открытой и, увы, смертельной ране. Дин морщится и едва заметно усмехается, понимая, что сейчас лучше подыграть мелкому, постараться продержаться ещё немного и сделать вид, что всё будет нормально. Но где-то внутри собственного угасающего сердца он точно знает, что это лучший исход данной битвы - метка не даст ему быть тем самым борцом за добро и справедливость. Она заставит его делать то, что он никогда не стал бы делать будучи обычным человеком. Проклятие Каина выжжет из него всё человеческое, пропихнув то, что всегда ему будет чуждо. А ведь Дин Винчестер очень не любит, когда им кто-то пытается управлять. Дин Винчестер любит свободу и в этой скорой кончине своей он чувствует её. С каждым неловким шагом, с каждым усилием переставить ослабшие ноги ещё на шаг вперёд, поддерживаемый братом, он ощущает приближающееся чувство облегчения: наконец-то всё закончится и он больше никому не сможет навредить. Если его долгом было сражаться и хотя бы попытаться убить урода небес - он справился. Потому что не выполнив один план, он выполнил другой - уничтожил себя в кое-то веки в неравном бою, заставив метку больше никогда никому не причинить боль, страдания и агонию. Как жаль, что он многого ещё и не знал.
- Сэм, стой, погоди... - в ногах больше не было правды. Дин бы и рад был ещё немного поиграть в эту игру на выживание, да силы стремительно покидали его пробитое насквозь сердце. Он чувствовал, что больше не может идти, с трудом дышит и больше не хочет притворяться. Ведь ему сейчас действительно хорошо, как никогда. Разве что немножечко жаль и тоскливо, что он больше не сможет присматривать за этим засранцем, что возится сейчас с ним словно нянька - облокачивает на какой-то металлический отступ, позволяя перевести дух и смотрит так пристально, что хочется в очередной раз потрепать его покровительски по косматой гриве, которую он так и не срезал ему самолично, а всё грозился ведь, клялся, что сводит в парикмахерскую. Дин закрывает глаза на мгновение, чтобы скопить оставшиеся крупицы сил, сжать их где-то в горле, в левой дрожащей руке и набирает в лёгкие последнюю порцию воздуха - этого хватит, чтобы улыбнуться окровавленным ртом, этого будет достаточно, чтобы озвучить главное. - Хочу сказать кое-что... - глупая фраза на самом-то деле, потому что звучит как прощание и младший брат, он чувствует это, сильнее обычного сжимает его за плечи, нахмурившись. Дин Винчестер думал, что одного глотка воздуха будет достаточно, чтобы скопить силы, но малость промахнулся, потому что поднять собственный затянутый пеленой подступающих слёз и полопавшихся капилляров взгляд на младшего брата, чтобы увидеть его лицо последний раз в своей никчёмной охотничьей жизни - потребовало гораздо больше сноровки и собственной силы воли, чтобы проглотить комок боли, запихать его куда-нибудь поглубже и заставить собственным упрямством сердце работать ещё несколько секунд, прежде чем его человеческая жизнь окончательно оборвётся.
- Я горжусь нами! - наливающуюся свинцом ладонь он с трудом переносит на щёку Сэма, похлопывая с благодарностью, и чувствует, как жизненные силы стремительно покидают его, а сердце отказывается продолжать стучать даже после неугасимых попыток заставить его проработать, продержаться как он сам чуточку дольше. Ещё совсем немного, совсем чуть-чуть. Не надышишься, не наживёшься, не насмотришься в эти родные глаза напротив. Ему всегда будет мало. Всегда. Знаете, вот говорят, перед смертью промелькивает вся жизнь перед глазами. Кому это лучше не знать, как не Дину Винчестеру. Мужчина не один раз попадал в кровожадные лапы смерти, и каждый раз ему удавалось обмануть её, но не в этот. Каждый раз, когда охотник был на волосок от смерти, он видел Сэма, Бобби, Джо, Лизу, Каса, но не сейчас. Сейчас в застывающих и уже безжизненных глазах мелькал образ Сэмми из далёкого прошлого: маленький, беззащитный, жмущийся к Дину под бок, когда тени на потолке казались ему ужасной когтистой лапой очередного чудовища. И этот щенячий взгляд, который просил прочитать ему сказку, чтобы поскорее получилось заснуть в ожидании отца... Винчестер хрипит и падает вперёд, ему на мгновение кажется перед последним ударом сердца, что пора бы и ему самому научиться быть беззащитным. Но не получается. Потому что умереть на руках собственного брата - счастье и самое безопасное место из всех на этой прогнившей планете. Последнее, что он слышит совсем далеко, как младший брат заставляет его очнуться и больше не вымаливает у сердца продержаться ещё немного. Дин Винчестер знает лучше всех, что и смерть имеет свой цвет: она пепельно-серая, как самая забитая, зашуганная и такая незаметная на первый взгляд домашняя мышь. Вроде бы и околачивается незаметно рядом, периодически шурша на кухне чем-нибудь сброшенным со стола по неосторожности, вроде бы предупреждающе пищит и дёргает тощим облезлым хвостом, когда рядом умирают родные для тебя люди. Но смерть всё-таки неприметная, хоть и отвратительная на вид, когда не касается тебя самого. А когда это всё-таки случается, перед глазами замирает картинка. Последнее, что видит перед собой Дин Винчестер: далекое прошлое, застывшее словно на паузе детство, где он всё-таки читает младшему брату сказку на ночь и успокаивает, обещая, что всё будет хорошо. Дин Винчестер знает лучше всех, что смерть - серая, холодная, одинокая. Когда его сердце остановилось, всё одиночество дальнейшего и, увы, не человеческого существования обрушилось на него непроглядной тьмой, выход из которой ему предстоит отыскать по трупам невинных людей.
И я никогда не найду дорогу домой.
У Дина Винчестера больше никого не осталось. Даже его самого. Бывший охотник отчётливо помнит ярость, помнит слабость и бессилие, помнит встревоженное лицо младшего брата и своё собственное, корчащееся на полу в немых потугах дать понять этому двуличному анусу Метатрону, что будет бороться до последнего своего вздоха, даже если шансы не равны. А потом брюнет помнит перед собой тишину и черноту. Она рассеивалась постепенно, плывя и качаясь до этого ленивой дымкой, словно не желала возвращать данному сильному и теперь уже демоническому субъекту новую жизнь. Тьма расцветала перед глазами чернильными кляксами и Дин удивленно наблюдал за ней: сколько всё-таки во мраке на самом деле красок... Боль, ещё совсем недавняя и такая свежая, пульсирующая в каждом миллиметре собственного организма отступила, сменившись туманным забвением. Сколько он здесь провалялся? Несколько часов? И где... где этот упырь, по которому плачет не один клинок? Винчестер несколько долгих минут в ожидании всё ещё лежит на кровати, плотно прикрыв глаза: чернильные кляксы почти выцвели, перестали цвести буйным цветом и в них почти затухли вкрапления оранжевых, зелёных и даже красных снежинок. Что не говори, а тьма всё-таки красива, когда ты шатаясь балансируешь на грани полного вымирания, теряя остатки былой человечности. Больше не было выворачивающего и высасывающего жизнь чувства. Была долгая воронка беспамятства и чьё-то невидимое присутствие до поры до времени рядом, пока тревожная смертная кома наконец-то не отступила, позволив демоническому нутру пробудиться, как только Первый Клинок был заботливо вложен рукой Кроули в его бледную руку.
- Открой глаза, Дин! Узри то, что вижу я. Почувствуй то, что чувствую я. И пойдём с тобой, повоем на луну… - связь с Меткой была установлена, прошло достаточное количество времени для того, чтобы сработало проклятие: носитель метки не умер. Умерло в нём то, что звалось человечностью, позволив тьме из этой костяной зубочистки вырваться, перекрасив душу в чёрный. Дин Винчестер теперь ещё знает, что перерождение в демона тоже имеет свой цвет: когда глаза наконец-то распахнулись под торжественную речь Кроули, он увидел потолок бункера в... пепельных тонах. Тёмная бездна глаз предусмотрительно обвела помещение, в котором он находился по кругу безразличным взглядом, а после ещё недавно ослабшие и бледные пальцы резко впились в рукоять своего смертельного оружия, заставляя глаза переметнуться на того, кто всё это время стоял над душой. Кроули же был окрашен в кроваво-красный. И это был первый объект, первая тряпка для озверевшего быка, которой в пору было напитать метку, сея хаос и разрушение. Второй свободной рукой, которая не была занята оружием, брюнет рывком хватает красноглазого демона за ворот пальто и тянет на себя, тут же представляя клинок к горлу этого хитрого уродца.
- Назови мне хотя бы одну причину, паскуда, по которой я не должен тебя уничтожить? - Дин рычит. Мыслей недостаточно для слов. Неужели его смерть напрасна? Он способен думать лишь о… Убийствах. Начать стоило с Кроули, потому что это из-за него он получил проклятие Каина, из-за его планов был ввязан в то, что ему было не по зубам. Это из-за него он стал тем, на кого раньше охотился с особым удовольствием. Обращение в демона не меняет тебя. Оно лишь приумножает худшее из того, что делает тебя – тобой. Превращает желание спасать людей в комплекс героя. Смерть. Кроули должен поплатиться за всё, что совершил. Вместе с пробуждением демона проснулась и неконтролируемая жажда крови. Поэтому пальцы плотнее сжали ворот одежки Кроули как только они переместились из бункера по велению последнего, а рука с клинком сильнее надавила на кадык острием зубцев, давая понять, что терпение - никогда не было сильной стороной Винчестера. Чувство отвращения к себе тихо ворочается где-то в животе и ехидно скалится гнилыми зубами. Теперь с этим ощущением ему, демону, предстоит скитаться по Земле всю свою вечность. «Если это мой личный Ад, то я поделюсь им со всеми, кто встанет у меня на пути.» Дин чувствует - Метка ждет, подталкивает, взывает. Интересно, найдется ли что-то стоящее у этой небритой морды напротив собственных чёрных глаз или всё-таки не стоит тратить на него своё время и пора покончить со всем этим дерьмом? Эта псевдожизнь смеётся ему в лицо и от того с каждой минутой становится только хуже. Хочется виски и умыться чей-нибудь кровью. Ну же, Королёк Ада, вякни хоть что-нибудь, или ты будешь первым в списке на удаление у моего внутреннего чудовища.
